Ж. Сперва назови свое имя, фамилию, отчество, возраст.

А. Старая фамилия Федина, новая — Бадчинских, Анна Андреевна, 20 полных лет.

С. Можешь рассказать вкратце о родителях, их профессиях?

А. Мама по первому образованию преподаватель начальных классов и географии, раньше работала в школе. Всю свою жизнь прожила в Москве. По второму образованию бухгалтер. До того, как второй раз вышла замуж, работала. Уже 5 или 6 лет не работает вообще, домохозяйка, занимается собой. Отец тоже по образованию педагог, историк, до 30 с чем-то лет работал в школе, был директором, потом понял, что общение с людьми это не его, и ушел в сферу it, администратором работал, потом уволился, сейчас неизвестно, чем занимается, связь потеряна.

С. Вы живете с мамой, да?

А. Да.

С. Я так расположил вопросы... Прежде чем мы спросим про экспедицию .. Ты помнишь, почему ты на истфак пошла?

А. Конечно! (2.0) Я вообще сначала собиралась на лингвистику пойти в МГУ, потом оказалось, что нужно сдавать историю, а все, что я знала по истории — это что была Вторая Мировая война когда-то и Петр Первый что-то там жил. И это все, что я знала.

Ж. Ну, можно было сделать вывод, что была еще Первая мировая война, если была вторая?

А. Нет, этот вывод тоже не приходил мне в голову, сразу была вторая, почему именно мировая — тоже не очень понятно.

С. Ну а почему ты все-таки пошла на истфак?

А. Я начала учить историю, чтобы сдать ЕГЭ. А у меня была такая хорошая репетитор, которая сказала — ну попробуй, Ань, сдать экзамен в МГУ, а у меня за ЕГЭ было 62 балла по истории, и я ответила — 62 балла и год изучения истории — это вряд ли причина, по которой стоит идти. Я сходила на ДВИ. Сдала, поняла, что всё, больше никуда не хочу.

С. Но сначала ты хотела на лингвистику поступать?

А. Но потом я подумала, что нет, это скучно. Представляешь, как скучно учить язык?

Ж. Не факт, у меня вот мама — выпускница структурной лингвистики

А. Нет, ну кому-то это безусловно интересно.

Ж. Она поступила туда, потому что не смогла сдать историю на какой либо другой гуманитарный факультет.

С. А почему ты все-таки думала о лингвистике?

А. Просто думала, как здорово знать много языков, а потом узнала, что на историческом факультете тоже много языков.

С. Значит, все-таки клёво знать язык?

А. Только язык нет, а в дополнение к чему-то – конечно.

Ж. А почему ты все таки выбрала гуманитарное образование, а не физику, например?

А. Почему я гуманитарий? Не знаю, так мама родила. Да, я училась в математической школе, собиралась поступать в Бауманку, но когда началась сложная математика и вообще перестали существовать цифры в примерах, я поняла, что я не справляюсь.

С. Как ты попала в экспедицию?

А. К Елене Игоревне? Я собиралась на кафедру этнологии с 3 курса идти, и подумала, что было бы здорово поехать в экспедицию, и единственная экспедиция, куда меня взяли, была экспедиция Елены Игоревны.

Ж. А ты пробовала еще в какие-то попасть?

А. Да, предлагали еще на Вятку к староверам.

Ж. С Туторским?

А. Нет, не знаю, кто там на Вятку, девушка какая-то ездит, все сказали, что это ужасно скучно, а Ларина ездит к казахам. Тоже оказалось, что мы не к казахам совсем едем, это я уже выяснила, когда мы сидели и брали первое интервью.

С. Подожди, а заранее как-то обсуждали, куда будет экспедиция?

А. Была какая-то конференция у них, у третьекурсников, а меня не было на ней, потому что я была второкурсницей.

С. А, ну то есть перед экспедицией вы ходите на собрание и понимаете, хотите вы поехать или нет?

А. Я не знаю, Сереж, я не была

Ж. А почему ты выбрала кафедру этнологии?

А. Потому что это лучшая кафедра на историческом факультете. Все остальные кафедры супер исторические, а эта кафедра приближена к жизни.

С. Тебя привлекало, что можно делать исследование с живыми людьми?

А. Да.

С. …разговаривая с ними. То есть ты об этом думала, когда выбирала кафедру?

А. Да.

Ж. Дальше довольно важный вопрос — как экспедиция тебе представлялась до того, как ты в нее попала? Как ты представляла себе, в какое место ты попадешь, с какими людьми будешь встречаться, как все это будет выглядеть?

А. Я думала, мы едем к казахам. Соответственно, я думала, я лучше узнаю культуру казахов, мы будем есть бешбармак, вот это вот все.

Ж. А ты пыталась заранее изучить тему?

А. Ну да, я что-то читала там, в Википедии про казахов, про тюрков…но, как вы понимаете, — не оправдались надежды.

С. Подожди, вот ты думала, мы едем в степь, ты вообще думала, что мы … (6-50) Современные казахи и вообще люди, с которыми мы встречались, они соответствуют тому образу, который ты себе представляла?

А. Если честно, я не представляла себе какого-то определенного образа, чтобы потом сравнивать тех людей, которых я встречаю, с тем образом, который я себе нарисовала. Просто было интересно и любопытно. Любопытство свое я удовлетворила, вот так.

С. Ну а что ты подумала, когда ты поняла, что речь о Целине идет?

А. Я подумала: "Боже, я же ничего не знаю про целину, что я буду здесь делать? Зачем меня вообще взяли, почему никто не предупредил? Как я теперь буду существовать?" Потом выкрутилась, записала вопросы Лариной, когда мы брали интервью вместе с ней, ну все вместе, вся группа слушала, что она спрашивает, и потом задавала людям те же вопросы

С. То есть, ты, довольно активна была, получается, ты нашла Ларину где-то в кулуарах истфака, прямо ходила, искала ее: "Давайте я поучаствую в экспедиции?"

А. Нет, это было немножко не так. Я влюбилась в Ларину на 1 курсе, когда у нас был курс этнологии, и она читала лекции, и потом во 2 семестре 1 курса у нас были дополнительные занятия, или, как это называется, спецкурс, не знаю, что-то там антропология кого-то чего-то. И Ларина тоже в рамках этого спецкурса читала несколько лекций. Я не знаю, вы помните, да, как Ларина читает лекции? От нее просто невозможно оторваться. Она как начинает рассказывать, и ты сидишь как под какой-то магией и все. И ты сидишь вот в этом рассказе. И я ее запомнила. Вот из всех, кто читал, я запомнила Функа, Туторского и Ларину. Потом, смотрю, перед кафедрой этнологии висела бумажка: записывайтесь, кто хотите, поехали с нами в экспедицию. Я и еще 3 девочки из моей группы записались к Лариной. Это уже было на 2 курсе.

С. Я вот даже не знаю, можно ли на 2 курсе ездить, это же не обязательная практика, а ты поехала просто по желанию, да?

А. Видимо, да, раз меня взяли.

С. А те две девочки, что с ними?

А. Как-то, я помню, мы записались и забыли. А потом звонит Ларина и говорит — есть два свободных места, а вас трое, выбирайте, кто поедет. Одна девочка сразу отказалась, потому что она поехала с Функом. А потом Ларина еще раз звонит и говорит, что осталось еще одно свободное место, и нам с этой девочкой надо было решать, кто из нас поедет. Я очень хотела поехать, но я же не могу быть такой вот неприятной девочкой, которая говорит — нет, вообще-то я хочу проехать, а ты иди. Я говорю: "Ну, я бы хотела поехать, но если ты хочешь боль меня, конечно езжай..." В общем, эта девочка отказалась от поездки, потому что она живет в Иркутске и ей больше хотелось к родителям своим поехать, чем с Лариной в экспедицию. Вот так вот я и оказалась в составе.

С. Да, у тебя довольно необычная история, потому что многие рассказывают, что они совсем по другой причине поехали, у них обязательная практика, любопытно.

[перерыв]

С. Расскажи, какую ты с собой камеру брала? Вообще я уже забыл, на что ты снимала.

А. Я на Iphone снимала, я ничего с собой не брала. А, нет, я взяла с собой мыльницу, такую современную, цифровую, где не 36 кадров пленка, а которая фотографирует и потом через USB на комп. Я на нее не снимала, потому что там качество хуже, чем на моем телефоне. И диктофон я не брала тоже, все на телефон записывала.

С. Я так понял, что ты не была на предварительных заседаниях, но, может быть, по телефону Елена Игоревна говорила, что нужно было брать с собой, фотоаппарат к примеру?

А. Нет, у нас телефонные разговоры с Еленой Игоревной были в основном о том, как мне поехать.

С. А она не говорила, что надо с собой брать?

А. Ну лично мне нет, что-то она присылала на общую почту, точнее, в общей рассылке на почту.

С. Это считается.

А. Но это не телефонный разговор.

Ж. Ну не важно, но было ли там указано, что нужно взять с собой фотоаппарат?

А. Да, поэтому я и взяла с собой мыльницу.

С. А, то есть она все-таки написала: "Возьмите, пожалуйста, фотоаппарат".

А. Да, у кого есть.

С. И все, то есть, она не написала, зачем?

А. Понятно, наверное: зачем нужно брать с собой фотоаппарат? Фотографировать.

С. Хорошо…[смеемся]. Ты взяла, но на него не снимала, получается?

А. Нет, я снимала на телефон.

С. Хорошо, а как ты понимала, что надо снимать?

А. Не знаю.

С. Елена Игоревна иногда говорила: "Снимите, пожалуйста, это"?

А. В основном она говорила это Жене. Она говорила: "Женя, снимите, пожалуйста", "Женечка, снимайте", "Женечка, вот, пожалуйста". И я как-то стояла там рядом и думала: "Я не Женечка, я не буду снимать. Я буду снимать то, что мне интересно и что мне кажется необычным, то что мне хочется запомнить и потом пересматривать".

С. А ты предполагала, что кто-то еще увидит эти фотографии?

А. Вообще нет. Я снимала в основном для себя… и для инстаграма иногда.

С. А когда у нас там была сеть, вот в Адамовке была сеть, ты что-нибудь выкладывала?

А. Да, у меня до сих пор, по-моему, в инстаграме какие-то фотографии висят. Я фотографировала наш автобус, когда мы приехали к лошадкам: там так красиво автобус стоял, ты видел?

С. Да, я же там тоже был.

А. Нет, в инстаграме моем, ты же подписан на мой инстаграм

С. Я видел, мне кажется, эту фотографию, но не в инстаграме, нет, я просто не листал вниз.

А. Ну ладно. В общем, будет интересно - полистай. А, кстати, еще по поводу того, что мы брали, мы брали мешки с собой спальные, потому что Елена Игоревна предупреждала, что мы будем спать в спортзале в школе. В общем, я таскала с собой мешок, который так и не пригодился. Нет, я его один раз достала, развернула и положила на кровать, на которой мы спали, не зря же я его брала.

С. Ну, спальник это ладно. Полезная штука

А. Но бесполезная оказалась в этой экспедиции.

С. Слушай, даже тот снимок, который ты выложила. Это там такая провисает…ЛЭП идет, провисает провод, под ним степь, ну да, [смотрим фотографию]. Но это чисто эстетический такой мотив?

А. Да.. А вот, мне еще очень нравилось, это Сталина и Ленина я везде фотографировала.

Ж. А потом кто-то лайкнул их?

А. Ну конечно, 105 человек.

Ж. Это много по сравнению с количеством лайков, обычном для твоих фотографий? Это стандартное число, или больше, или меньше обычного?

А. Ну такое, стандартное, наверное, чуть больше обычного.

Ж. А ты подписи делала к фотографиям?

А. Иногда да, иногда нет. Когда не требовались подписи, тогда не делала.

С. А у этой фотографии (15-35) делала?

А. Нет.

С. А ты как-то маркировала, что вот я поехала в экспедицию, вот это происходит в экспедиции?

А. Нет, я не маркировала, что это экспедиция, я ставила геопозицию, я отмечала, что это Оренбург.

С. А, ну это само по себе тоже метка. (2.0) Давай на чистоту. Фотография, что она может делать в экспедиции, в экспедиции антропологической? Вообще вот какие у нее могут быть задачи? Что хорошего можно сделать с фотоаппаратом?

А. В первую очередь, это передать настроение, показать, что…ну вот я здесь был, вот так это выгладит, вот, это — то, что я хочу вам показать, то, что я сам увидел.

Ж. Это отличается чем-то от фотографии, которую ты делаешь просто в путешествии?

А. Наверное, нет. Потому что для меня это было больше путешествие, чем экспедиция. Я была сторонним наблюдателем во всем: и чем вы занимались, и Елена Игоревна, и девочки.

С. Тут, видишь, происходит такой любопытный эффект — вовлечение стороннего наблюдателя, потому что и девочки, которые там по долгу учебы оказались, тоже, конечно, там сторонние наблюдатели, и в процессе интервью и так. Ну, такой взгляд путешественника.

А. Да, но у девочек была какая-то база, по крайней мере, они же проходили какие-то курсы, их учили, как брать интервью, что такое интервью, и прочее, и прочее, а я просто приехала, посмотрела, кто, как и что делает.

С. А ты смотрела что снимают другие?

А. Нет. Ну я стояла рядом и я видела, что они снимают.

С. Что Женя снимает?

А. Что Женя снимала — нет, потому что Женя как-то в основном с Еленой Игоревной больше ходила, а я больше ходила с девочками, и потом для меня было, наверное, большим шоком увидеть, что Женя снимала в какие-то моменты меня. Хм, интересно, вот я.

С. А ну это необычная штука: Женя должна фотографировать поле.

А. Ну да.

С. Слушай, а вот каким должен быть набор фотографий о путешествии, что туда войдет? Вот из твоих фотографий, ты их как описать можешь по жанрам?

А. Именно в Оренбурге?

С. Да, из экспедиции.

А. Ну виды, да, в основном. Потом люди, с которыми мы разговаривали: это же не типичные люди, с которыми я общаюсь обычно, бабуленьки всякие, дедуленьки, — их же тоже интересно сфотографировать в их домах.

С. Слушай, а вот когда ты фотографировала в их домах, вообще вот эта ситуация — иногда тяжело снять человека, с которым ты разговариваешь, вот этот момент, ты не рефлексировала об этом?

А. Нет, мне не было тяжело. Просто берешь, снимаешь.

Ж. А им не было тяжело, респондентам, от того что ты их снимаешь?

А. Нет, я не замечала.

Ж. Не было такого, что они смущаются или наоборот рады, что ты их снимаешь? Какая-то ответная реакция была?

А. Нет. Ну, мы, наверное, как-то предупреждали о том, что мы сейчас будем задавать вопросы, записывать, будем снимать вас параллельно с этим, фотографировать ваш дом.

Ж. Имею в виду на чувственном уровне, вдруг ты могла что-то заметить, что кому-то как-то?

А. Какой-то эмпатии не было с моей стороны по отношению к этим людям, чтобы они смущались или как это обычно у женщин происходит: " Ой, я сейчас поправлю", — такого не было.

Ж. А как ты думаешь, твои фотографии можно было бы использовать, как материал из экспедиции?

А. Наверное, нет.

Ж. Какая-нибудь практическая польза?

А. Для стороннего наблюдателя, наверное, — никакой. Смотришь, какую-то бесполезность фотографируешь, зачем? А я, когда пересматриваю, я как будто снова оказываюсь в Оренбурге, и эта атмосфера накатывает на меня. То есть, это больше как воспоминание о том, что я там была и о том, что я чувствовала в какие-то моменты.

Ж. То есть, у тебя не было, когда ты там была, идеи о том, что это кому-то когда-то может пригодиться?

А. Нет. Ни задачи, ни исполнения.

С. Слушай, а вот состояние…получается, что это снимок, передающий твое душевное состояние. И эмоциональное, и отношение к миру.

А. Да.

С. Вообще, какое это состояние?

А. Иногда мне было очень грустно. То есть, на интервью, когда бабушки рассказывали о своей жизни, о молодости, вспоминали,…приходилось сдерживать себя, чтобы не расплакаться от понимания того, что вот человек когда-то жил, а сейчас уже всё, это время прошло. Это, правда, тяжело.

Ж. Это могло как-то отразиться на твоей возможности фотографировать в этот момент? И, кстати, у тебя есть такие фотографии именно тех людей?

А. Да, да. Есть фотография одной бабушки, и как-то так свет на нее упал, ну она очень старая была, рассказывала о том, что у нее дети переехали в Оренбург, о том, что ей очень плохо живется и дом старый, ветхий, и трудно выходить куда-то. Само ее лицо — это был череп, обтянутый кожей. Прям вот натурально. И глаза. И в какой-то момент я делаю фотографию и понимаю, что свет падает так, что кожа очень серая, почти черная, и она выглядит, я не знаю, как труп, как живой труп.

С. Да. Ну, ты иногда вообще смотришь на эти фотографии?

А. Да.

Ж. А кто-то еще смотрел кроме тебя? Я имею в виду твоих друзей, родственников, хотели ли они посмотреть, или ты сама им показывала?

А. Нет, как-то ни у кого не было вопросов: "Аня, покажи фотографии, ну как в альбомах — вот, давайте покажу фотографии". Нет. И у меня самой не было желания показывать кому-то эти фотографии. Потому что эти фотографии были сделаны импульсивно, то есть вот этот момент я хочу запомнить, поэтому я сфотографирую. Когда мне хочется вспомнить, я смотрю на эти фотографии.

С. Я хотел попозже этот вопрос задать, но раз уж сам по себе разговор подвел, то. Вот после экспедиции ты сейчас живешь уже год. Вот зафиксированный в фотографиях опыт этот и состояние, — они как то тебе сейчас важны, нужны? Как ты с этим сейчас…, думаешь ли ты, что может быть еще надо поехать?

А. То есть хочу ли я вернуться? Наверное, нет. Ну, то есть у меня характер такой, я не привыкла возвращаться туда, где я была. Но было здорово, было, правда, здорово. И возвращаться я могу только в своих воспоминаниях.

С. Возвращаться… я имею в виду, например, поехать в другую экспедицию

А. В другую экспедицию конечно, но не туда же и не к тем же людям. Потому что есть уже опыт, есть уже определенное впечатление, и, приехав второй раз, мне кажется, у меня уже будут какие-то ожидания на этот счет и я могу разочароваться.

С. Слушай, а ты стала снимать по-другому?

А. Нет.

С. А если отвлечься от фотографии, вообще как-то взгляд поменялся? Например, на домашний быт, что-то в таком духе.

А. Наверное, отношение к пожилым людям поменялось. Не знаю, я всегда уважала пожилых, а теперь я больше это делаю с каким-то пониманием. Почему пожилые люди так себя ведут, что у них может происходить в голове. У меня же никогда не было бабушки с дедушкой, и мама воспитывала так, что вот бабуле надо уступить место в метро. Ну хорошо, ладно, я уступлю, мне не сложно. Почему, как — никогда не задумывалась. И вот после такого непосредственного общения с пожилыми и какого-то вовлечения в их внутренний мир я понимаю, как им непросто не только там в материальном, в каком-то финансовом смысле, а еще и в моральном.

С. То есть тебе легче заговорить сейчас со старушкой, с бабушкой, чем раньше?

А. Да.

С. Да, это серьезно. Слушай, у нас есть еще тематические вопросы. Поскольку раз уж ты сама показала фотографии со Сталиным, советское, я так понимаю, — для тебя это важно, потому что ты сняла немало Сталина, немало Ленина, бюсты, что ты еще снимала, кстати?

А. Слушай, ну все, что связано с Советским Союзом, я старалась запечатлеть, потому что… (1.0) это же довольно забавно, мне кажется, ну правда. [улыбается]

С. Потому что это уже совершенно параллельная вселенная?

А. Да.

С. Почему забавно? Просто объясни природу этого интереса.

А. [смеется] Я не знаю…Советский союз, он – всё. Он настолько всё…Ну кончился… (2.0) Ах, это сложный вопрос.

Ж. А ты замечаешь осколки Советского Союза где-то в других местах? Понятно, что в Москве с ними реже встретишься, где-то за пределами — чаще, но у тебя этот интерес первый раз возник или ты везде замечаешь эту тему?

А. Нет, я не везде обращаю на это внимание, но…такой контраст был, конечно, между Москвой и Оренбургом, и между Оренбургом и оренбургской областью. Невозможно было не обратить внимание на то, как люди помнят об этом, как относятся. Наверное, это происходит потому, что там очень много стариков опять же.

С. И очень мало денег.

А. И это их молодость, за которую они держатся, ну человек просто вспоминает что-то приятное, что было в его жизни.

С. Такая страна стариков.

А. Нет, ну правда, Сереж!

С. Я просто развиваю мысль. Всё правда. Всё во многом так и есть, остались во многих местах одни старики. И, если сравнить по возрасту население Москвы, городов больших и сел, то…

Ж. И просто эта тема — целинники, понятно, что они все уже в возрасте

С. Какое отношение может быть у тебя….ну вот что нужно делать с этими памятниками, по-твоему?

А. То же самое, что и со всеми остальными памятниками, смотреть на них и помнить, ну не знаю, ну пускай стоят, кому от них хуже, вот тоже стоит памятник, чего. [рядом во дворике архитектуры герма Геракла из Царицыно. Мы улыбаемся при сравнении]

С. (2.0)Ладно.

А. Наверное, если бы это был Ленин здесь, все бы — "О! А! [изображает недовольную мину] Поставили Ленина!", но какая разница, Ленин… Сталин...

С. Но это абсолютно экзотическая вещь получается: если бы он просто стоял, ты бы не обращала на него внимания, а ты обращаешь.

А. Если бы в Москве на каждой улице стоял Ленин, наверное, я бы не обращала внимания.

С. Ты вообще с иронией на Ленина смотришь? Или на бюст Ленина?

А. Вообще, никаких эмоций у меня не вызывает бюст Ленина, если честно. Просто я знаю: а, вот это Ленин.

С. Но ты же его 30 раз сняла?

А. Да, снимала я его с иронией — зачем так много?

Ж. Мне кажется, там дело не в том, что его много, а в том, что там кроме Ленина в принципе больше ничего нет, потому что в Москве, понятно, Ленина меньше, чем могло бы быть и чем было. Но просто у нас есть что-то еще, а там нет. И нет денег поставить что-то еще, есть один Ленин, которого красят, подновляют, украшают цветами.

С. У тебя еще много фотографий с посудой, мебелью, которые были сняты в гостях у респондентов. Ты такого много снимала, вот об этом расскажи. Почему было интересно это снимать?

А. Потому что это тоже что-то необычное для меня. Я очень люблю чашки. Это правда, у меня дома целая куча чашек, я их собираю. А тут какие-то другие чашки, какие-то необычные, пиалочки с цветочками, у всех такие разные. У кого-то старые, ну, я имею в виду, сохранившиеся с прошлого века, у кого-то новые. Кто-то вообще в шкаф сервиз поставил, как предмет роскоши, как что-то, на что нужно любоваться.

С. А у вас дома такого нет, сокровищницы?

А. Нет.

Ж. Я так понимаю, это потому что у тебя не было бабушек и дедушек.

А. Ну да.

Ж. Особенно таких советских, потому что такие сервизы есть почти у всех бабушек, которые примерно старше 75 лет.

А. Ну, насколько я знаю по московским бабушкам, у них обычно какие-то красивые стоят бокалы под вино, хрустальные тарелки.

Ж. Мне кажется, это разное социальное положение, а в целом примерно то же самое.

А. Наверное, окажись я в гостях у московской бабушки, я бы тоже это сфотографировала. Это довольно интересно: зачем ставить посуду, чтобы смотреть на нее? Мне не понятно.

С. Но кроме посуды у тебя есть клеенки, оборочки, занавески... Что это? [Аня смеется] Представь, что ты покажешь эти фотографии женщине, которая там живет. Она спросит — зачем ты это сделала?

А. Ну это же отражает ее характер в каком-то смысле. Почему она выбрала такие занавески? Это же атмосфера ее дома: голубые занавески… что этим хотел сказать автор? Это украшение дома, которое человек вешает по какой-то причине. И, конечно, я не буду спрашивать: "А по какой причине вы повесили именно эти занавески именно вот сюда?" Я понимаю, что занавески, наверное, от мух, но и эти занавески повешены не просто так, чтоб они висели, а как-то она их собрала так вот красиво, — тоже какая-то эстетика в этом есть.

Ж.С. У нас еще есть много вопросов про эстетику визуальную, про предпочтения — фильмы и прочее. Не про то, как ты это делаешь, а про то, что тебе нравится. У тебя кто режиссер любимый? Или не режиссер, а какой-то фильм, который тебя зацепил, тебе понравился? В смысловом тоже плане, но главное в художественном. Например, кто бы мог снять фильм про эту экспедицию?

А. О, я думаю, знаешь кто? — Быков. Фильм «Дурак», я помню, я его посмотрела уже после этой экспедиции, но если бы он снимал про нашу экспедицию в Оренбурге, мне кажется, он как никто бы передал. У него все фильмы какие-то о русской грусти и безысходности, о таком характере каком-то боевом, нет, не боевом, не то слово, волевом скорее. Какая-то безысходность и умение существовать в этой безысходности.

С. Ну это конечно будет про них?

А. На мой взгляд, да.

С. Не про нас?

А. Не знаю, может быть про нас. Не знаю, как вы себя оцениваете. Но я еще молодая и есть желание бороться за лучшую жизнь. Ну, если у вас тоже есть такое — это здорово, а если нет, сейчас было бы несправедливо, если бы я сказала "мы".

Ж. Какие у тебя еще любимые фильмы, художники? Картины?

А. Мне очень нравятся фотографии панелек, серых невзрачных панелек.

С. Панельные дома в смысле?

А. Да, что-то есть в них, правда?

Ж. В панельках или в фотографиях?

А. В панельках. Какие-то человеческие муравейники. Там все слышно, всех соседей, которые вокруг. Единственное, что меня утешает, это то, что из окна видно другие панельки, можно абстрагироваться от того, что ты тоже живешь в этой панельке, в этом муравейнике.

С. Ну ты вот когда об этом говоришь, представляешь себе на отдалении дом, разные окна, как бы ты это сняла? Ритм, или одно окно, что-то такое.

А. Я бы, наверное, сняла это как целый дом. Это же целый дом, а не отдельное окно. Все-таки были какие-то архитекторы, которые делали план, им, наверное, казалось, что они делают что-то красивое.

Ж. Я думаю, что когда они делали план панелек, у них была другая задача, утилитарная. Расселить людей из бараков, и чтоб как раз каждому досталось по одному окну. Сейчас же делают такие же панельки, но они раскрашены в разные цвета. Можно говорить, хорошо это или плохо, но какая-то эстетическая составляющая привносится. А вот просто серые...

С. Ну, скучность этого здания, она привлекательна, потому что мир меняется. Теперь уже так не строят, и жизнь в принципе не так выглядит. И люди в принципе не так себя соотносят с пространством окружающим и т.д., поэтому нужно снимать.

С. А, я помню, ты брала интервью одно развернутое.

А. С тобой?

С. Да. Расскажи, какие были ощущения?

А. Это была казахская бабушка, да? Или она была замужем за казахом? Просто у нее лицо было какое-то не казахское, по-моему. Может, у нее какие-то русские корни были или она украинка, в общем, лицо было не казахское. Ну, она такая бабуля с юмором.

С. Сама ситуация интервью, ты волновалась там?

А. Нет, я же была с тобой. Я понимала, что из нас двоих вопросы будешь задавать ты, моя задача просто сидеть и наблюдать, и, если что, то подхватывать.

С. Как тебе такой этический вопрос. Мы разговариваем по душам с человеком, потом расшифровываем все это дело с диктофона, у нас остается запись. Использовать это для какого-то научного исследования — нормально с точки зрения этики?

А. Я бы не сказала, что то, что мы с тобой тогда делали, и вообще то, что мы делали в этой экспедиции — это разговоры по душам были. Был список вопросов, да, у каждого. Там девочки что-то про любовь собирались писать, у Лариной была Целина, у тебя тоже, наверное, какие-то свои вопросы были на тему своего исследования или ты тоже подхватил тему Лариной и про Целину спрашивал, но вот так, чтобы какие-то разговоры по душам — нет, такого я не замечала. Для меня разговоры по душам — это не просто рассказать о своей жизни, а рассказать именно свои переживания. И очень-очень редко на интервью люди рассказывали именно о своем личном.

С. Мы так просто вели интервью или это просто потому, что мы не знакомы, или ты думаешь это вообще свойство...

А. Я думаю, это потому, что мы так вели интервью. То есть, я вот прям очень хорошо помню, как Ларина это делала, когда мы сидели, я не помню уже где, в такой маленькой комнатке, там был один диван и несколько пожилых людей. И Ларина тогда вела интервью, а мы все сидели и наблюдали. И каждый раз, когда дедуля, у которого она спрашивала, переключался на рассказ о себе, а не о Целине или о том, о чем она спрашивала, — она его возвращала к своему вопросу. И тем самым заставляла отвечать на него и не говорить о себе. Но бывали бабули, конечно. Вот как та, про которую я рассказала, которую я сфотографировала, как смерть, ее было очень сложно вернуть к рассказу о Целине, она больше рассказывала о себе.

С. Но это, по сути, такой разговор по душам?

А. Да, это был именно разговор по душам для нее и очень тяжелый разговор для меня. Я тогда в большом шоке вышла. Я сидела и думала — а как я могу помочь этому человеку. Я ворвалась в ее жизнь, разбередила ее рану какую-то, и теперь просто ушла и оставила ее наедине с этой грустью.

С. Как ты думаешь, как фотография должна с этим работать? Ты же сделала ее снимок. Может фотография передать боль или, соответственно, вызвать сочувствие у зрителя?

А. (2.0) Ну конечно. Фотография должна передавать .. (41-50) не знаю, как портрет, наверное: характер человека, его лицо, его настрой, настроение. И даже вот эта…обстановка вся, ее интерьер дома, все, в чем она сидит, — это всё она. И на фотографии это целиком запечатлено. То, что я тебе рассказываю сейчас, это какие-то характерные черты, которые мне запомнились, а в фотографии там вся картинка целиком. То, что ты видел своими глазами, отражено на фотографиях.

С. Ну, ты бы хотела, чтобы фотография все-таки то, о чем ты рассказывала, как-то передавала, да?

А. Конечно.

С. (2.5) Так, с тяжелого давайте перейдем на простой вопрос, который я бы хотел задать — ты примерно представляла, куда мы едем? Ты на карте видела, где Оренбург?

А. Нет. (1.0) Это я потом уже узнала, что Оренбург рядом с Уфой, рядом с Башкирией. И так порадовалась, что одним летом я ездила в Башкирию, а вторым летом я поехала в Оренбург.

Ж. Потом — это уже было после экспедиции?

А. В процессе экспедиции. (4.0) А, эта бабушка была башкиркой! У которой мы брали интервью. Так я и узнала.

С. Они же в Башкирию ездили лес…

А. Да, шесть часов, я как сейчас помню.

С. Там оттуда лес возили, помнишь, это в нескольких интервью встречалось.

А. Да, точно!

С. Слушай, ну про степь — ты была в степи до этого?

А. У-у. Никогда.

С. Вообще я уже сказал это слово, но эта степь, ну, вот где мы были — как бы ты описала пространство?

А. Слушай, ну это что-то вообще ужасное. Я не знаю, люди, которые говорят: "Я влюбился в степь" — я вообще не понимаю, почему. Я люблю море и горы, вот если бы мы поехали в море и в горы, или в горы, просто в горы, — тогда я бы наслаждалась видами. А пока мы ехали по степи, вот эта вот дорога, которая тянется бесконечно, бесконечная желтая степь, над ней бесконечное синее небо…

С. Разве не красиво?

А. Нет! И бесконечная жара. Не знаю, для меня какой-то романтики в этом не было. Мне хотелось увидеть какой-то край, какой-то конец, какой-то хотя бы холм.

Ж. Это как-то отразилось в твоих фотографиях? Допустим,, ты хочешь что-то снять и понимаешь, что это просто горизонт, ты хочешь снять степь и понимаешь, что она выглядит так. И непонятно, что с этим делать.

А. Да, я хотела снять степь, я даже открыла камеру… и я понимаю, что — ничего. В фотографии нет ничего, просто желтый низ и синий верх и все. И никакого смысла, никакого посыла, никакой идеи. Не то, что я хочу пересматривать многократно, когда вернусь обратно домой.

С. Тебе было не комфортно, пока мы ездили?

А. Да, жутко не комфортно, жутко страшно. Клянусь, когда был сильный ветер, и нашу маршрутку вот так трясло, я боялась умереть и остаться в этой степи, и меня бы никто не нашел потом, не дай боже!

С. На панельку степь не похожа?

А. Нет. [недоуменно]

С. В смысле однообразно, одно и то же. Окна абсолютно одинаковые. Тебе не хватало панелек?

А. Мне не хватало гор. Прям гор мне очень не хватало, зелени какой-то, зеленого цвета хотелось, воды.

Ж. А если бы это была весенняя степь, цветущая?

А. А я не знаю, как она выглядит.

С. Я тоже, только по рассказам. Все говорят, что она безумно хороша весной. И я так говорю, когда мне говорят, что степь это только пустыня и ничего больше.

А. Я бы посмотрела для интереса, что бы сравнить вот это желтое выгоревшее и живую степь.

С. Тюльпаны, представляешь, вот это все — тюльпаны.

А. Нет.

Ж. Ну а зимой — представляешь?

С. Наверное пострашнее даже.

А. Нет, я тоже не представляю. Моей фантазии не хватает на то, чтобы представить, как выглядит эта степь по-другому. Может быть во сне, в чем-то бессознательном, я и смогу, а вот так, что бы наяву грезить о том, что вот белая степь или степь весной. Нет, такого нет

С. Слушай, а вот люди, которые там живут, ты их фотографировала на фоне степи? То что они живут в этом пространстве, в твоих фотографиях это где-то есть?

А. Ой, людей на фоне степи я как-то не фотографировала. Я помню, что не было людей на фоне степи. Была мечеть, мечеть, я, по-моему, фотографировала, но она была на каком-то холме. Лошадок фотографировала, но они органично смотрелись на фоне степи, и эти верблюды как в своем родном доме. (2.0) А как-то людей — нет. (2.0) Казахи на фоне степи тоже, наверное, органично бы выглядели. А вот приезжие, те, кто приехал во времена Целины и остался жить… наверное, как-то странно...

С. Там еще действительно, вот степь, там много садов, таких маленьких садиков рядом с участком, которые, конечно, впечатляют тем, что повсюду выжженная земля, а там зелень, я не помню, ты снимала что-то подобное?

А. Я тоже не помню.

С. Слушай, а вот про выставку. Когда мы ее делали, ты вообще как это восприняла? То, что Женя сейчас будет твои снимки смотреть, отбирать и печатать, вешать.. И — ты прислала все, что у тебя есть?

А. Ты сказала — пришлите всё, что есть. Я прислала всё, что у меня есть. Я думала, ты отберешь какие-нибудь фотографии, такие, типичные с экспедиции: люди, степи — все вот это… а ты какую-то пиалку мою, — я так удивилась, что она на выставке. Думаю, ну ладно, видимо не я одна что-то в этом увидела.

Ж. Ой, она такая классная.

С. А что бы ты включила туда еще или что-то убрала? Убрала бы ты тарелку?

А. Нет, нет. Это же моя фотография, ты что! Мне приятно, что она на выставке. Я бы, наверное, взяла вот эту фотографию — автобус, которую показала, потому что она довольно необычно смотрится.

Ж. Я ее хотела на самом деле взять, просто там было так много вариантов этого автобуса, по-моему я взяла автобус, который с проводами...

А. (2.0) Автобусы тоже фотографировала. Но вот этот автобус и вообще автобусы, которые в Оренбурге, старые: для меня была какая-то магия этих автобусов, такие старые, не знаю, что-то очаровательное в них есть.

С. Как тебе вообще идея делать выставку, вообще, зачем это делать?

А. Не знаю, я подумала, что это вообще обязательно — делать выставку для всех, кто ездил в экспедицию. Как отчет. Вот мы там были, вот мы это видели.

С. Нет. Это не обязательно, конечно.

А. Да? Не знала. Мне было интересно в этом участвовать, чувствовала какую-то причастность, я же отчислилась из университета, а тут позвали выставку делать, я что-то делала, не просто так исчезла и ушла, а оставила какой-то свой маленький след.

Ж. А почему ты, пока выставка еще не была готова, не поинтересовалась, какие фотографии на ней будут?

А. Не знаю. Не позвали.

Ж. Ну в смысле — не позвали? Такая опция же была. Не было написано, что это запрещено, можно было уточнить что-то, проявить инициативу.

А. Не знаю. Я подумала, кого это вообще волнует? Зачем я буду лезть в выбор фотографий? Если ты попросила, значит, ты будешь этим заниматься. Елена Игоревна, Сережа. Ну как. А я причем?

Ж. Я поступила достаточно авторитарно на самом деле, потому что обычно это происходит по-другому. То есть обычно куратор предлагает какую-то тему, ты делаешь под нее какую-то подборку и ты полностью в этом участвуешь. Куратор может только там посоветовать: вот это больше подходит, а вот это меньше...

А. Для меня это все было в новинку. И я вообще не очень понимала, как мне нужно себя вести. Меня попросили выполнить конкретное действие — прислать свои фотографии.

Ж. И ты отнеслась к этому нормально, как к какой-то обычной для студента деятельности?

А. Ну да, я подумала: я же фотографировала. У меня есть фотографии. Мне не жалко. Ну может за некоторые фотографии я чувствовала, что да, вот эта фотография не очень, зачем ее отправлять, а потом подумала: это же не мне решать, нормальная это фотография или нет. Кто-то на нее посмотрит, кому-то она понравится.

С. Это ты вот про тарелочку?

А. Да, в том числе. А так, чтобы подумать, что, может быть, у меня есть тоже возможность поучаствовать в выборе фотографий — даже в голову не пришло.

С. Смотри, вот выставка. Ну насчет чернухи, так скажем, то есть фотографий очень непрезентабельных условий жизни (мусор, бедность, бедная одежда, вообще как хлев выглядящие дома и прочее). Как по-твоему — надо это показывать или нет?

А. Конечно. Мне кажется, люди в Университете совершенно оторваны от жизни. Я говорю не в рамках этой экспедиции, а в рамках хотя бы даже нашего факультета. Сколько я общалась с ребятами — люди совершенно не понимают, что есть совершенно другая сторона жизни, есть бедность, есть глупость. Какие-то вещи такие, которые невозможно исправить. Понятное дело, все обсуждают какие-то политические вещи, экономические. Но это все происходит настолько абстрактно, что люди не вдумываются, что вот это — реальность.

Ж. А ты думала об этом до экспедиции, или экспедиция стала такой поворотной точкой?

А. Я никогда не думала, что это действительно существует, что бедность действительно где-то есть. Я слышала, да, о ней, я понимала, что, ну, скорее всего люди говорят об этом не просто так. Но когда я оказалась в этом внутри и увидела это всё своими глазами и услышала это от живых людей, которые сидели там в двух-трех метрах от меня, — меня это шокировало. Я тоже была в каком-то вакууме именно до того момента, как мы туда приехали. Мне, конечно, хотелось все это запечатлеть в своих фотографиях, чтобы кто-то кроме меня это увидел, а потом, когда Елена Игоревна организовала выставку, ты отобрала фотографии...

Ж. Выставку я организовала.

А. А! Ты организовала? Вот. Ты организовала выставку. Отобрала фотографии.

Ж. Елена Игоревна, честно говоря, очень боялась, потому что не принято было такие фотографии показывать на выставке до этой выставки, потому что обычно там другие фотографии экспедиционные висят.

А. Слушай, ну это отличная идея. Показать именно вот эту сторону.

Ж. Хотя, на самом деле бедность тоже, там особенно-то нет ничего такого. Чернуху я убрала по максимуму. Понятно, что где-то считывается, но...

А. Я вот осталась после выставки со своими однокурсниками, там их встретила. Так мы заобщались, что я даже паре человек экскурсии провела. И я прямо видела, как их лица из счастливых и беззаботных превращались в задумчивые, загруженные. Под впечатлением и я ушла, и ребята, с которыми я общалась.

Ж. А они задавали какие-то вопросы?

А. Да, конечно.

Ж. А о чем они спрашивали?

А. Ну, в основном про Целину. Про людей, которые там живут. Про традиции, которые остались.

С. Традиции этнические, казахские?

А. Да. Естественно я не могла ничего нормального ответить, потому что не особо мы участвовали именно в изучении казахских этнических традиций.

С. Какой, по-твоему, должна быть реакция? Я имею в виду на бедность на фотографиях? Кроме задумчивости?

А. (2.0) Не знаю. Может быть, мысль — а как я могу это исправить, чем я могу помочь? Что я могу сделать для того, чтобы что-то изменить? Мне кажется, это — самая адекватная реакция от молодого поколения.

С. Ты говорила про фильм «Дурак», про крепкие характеры, которые живут вот в этом всем. То есть, это еще и в принципе отношение уважения, такого дистанцированного, потому что ты немножко по-другому живешь? Отношение, что это просто одна из форм жизни, нужно спокойно на это смотреть, не кричать? Такая реакция?

А. Да какая это форма жизни, Сереж? Форма жизни — это не то. Как бы я это назвала, это же не моллюски, которые просто плавают в море, и за которыми ты просто наблюдаешь? Это твои соотечественники, это твоя страна, это то место, в котором ты живешь. И не твоя заслуга, что ты живешь лучше, чем они. И не их вина в том, что они живут так, как они живут. Да, кто-то там стремится к лучшей жизни. Но не обязательно же каждый живой человек должен стремиться жить лучше. Если им комфортно так, как они существуют… (2.0), то хорошо, окей. Но людям не комфортно совершенно, они, может, не хотят зарабатывать миллионы, но и те 10 тысяч, на которые они живут — это тоже какая-то вселенская несправедливость.

Ж. Тут дело скорее не в желании зарабатывать миллионы, а в возможности, ну то есть в Москве это, наверное, проще. А ты чувствовала себя москвичкой, ты чувствовала, что ты из какого-то другого мира?

А. (1.0) Да.

Ж. То есть, ты думала об этом?

А. Да. Вот это ощущение постоянной какой-то несправедливости, что я живу в другом городе, а мы все живем в одной стране, непонимание того, почему так происходит…У меня есть опыт поездок по венгерским деревням, и в принципе люди там не особенно жалуются на то, как они живут. Маленькие свои хозяйства фермерские, работа есть, денег на все хватает, то есть какая-нибудь венгерская бабушка спокойно может поехать в Турцию отдыхать. А оренбургская бабушка даже не будет думать о том, что ей бы хотелось куда-то поехать отдыхать, даже в тот же Крым.

С. Да. Слушай, а ты хочешь восстанавливаться потом в Университет?

А. Да. конечно.

С. Ты еще не передумала идти на кафедру этнологии?

А. Нет.

С. Тебя укрепило всё, что было, в твоем желании поступать на кафедру и этим заниматься?

А. Нет, когда я вернулась с практики, я подумала, что я вообще не хочу этим заниматься, что самое ужасное, что можно делать в жизни — это приезжать к людям в их дома, спрашивать об их жизни и задавать какие-то вопросы, на которые ты не имеешь права. Спрашивать у человека, а как вы живете сейчас, а вам нормально жить на 10 тысяч? А как вы вообще выживаете? Это вообще не укладывается в моем представлении в какие-то нормы морали и…зачем?

С. Но ты же этим будешь заниматься вскорости?

Ж. И потом понятно, что если ты не будешь задавать этих вопросов, то никто и не узнает, что есть люди, которые живут на 10 тысяч, нужно пройти эту стадию узнавания.

А. Да, но именно поэтому, когда я вернулась, мне много времени понадобилось, чтобы я отошла вообще от шока, который случился. Реально, какой-то вообще…Вспоминаю с ужасом, что я вот приехала, назадавала людям вопросов, уехала. Еще, по-моему, неделю, как я вернулась с практики, просто ревела. Потом пришло какое-то осознание, что в этом нет ничего страшного. Я вот с Лариной разговаривала, она говорит — ну Ань, вы же понимаете, что вы спрашиваете людей об их жизни, им приятно просто поговорить с кем-то, приятно, что кто-то интересуется, как они живут. Вот, наверное, только вернувшись с практики и отойдя от тех эмоций, я закрепила эту мысль у себя в голове и поняла, что, ну да, справедливо.

С. Ты думала о том, что будешь делать на кафедре? К кому пойдешь, какую тему возьмешь?

А. Ну, к кому пойду — это еще очень рано. Ну, скорее всего к Лариной, к кому еще?

С. Хороший выбор.

А. Ну да, ну потому что кто там еще? Миськова, Функ, Туторский, — я их не знаю пока, знаю только Ларину и знаю ее как человека, который мне приятен и для которого я понимаю, что я буду стараться. Буду ли я так выкладываться для кого-то другого — я сомневаюсь, если честно.

С. Ты хотела бы сама брать какое-то интервью, какое-то поле себе определить, хотела бы заниматься антропологией, или образование это…

А. Об этом я тоже пока думаю, что рано пока говорить. Я, ты же помнишь, собиралась заниматься антропологией зоны.

С. Я помню. Представляешь, что там тебе расскажут?! Там кстати похлеще.

А. Именно в этом и парадокс, к этому я готова морально. Идя туда, я понимаю, что, извините, но с какими-то отбросами общества буду общаться.

Ж. Нет, ну, во-первых, отбросов общества там не так уж много, в нашей стране судебная система устроена так, что оправдательные приговоры выносятся крайне редко, там 1 процент или пол процента и система такая, что многие люди попадают туда невиновными или получают наказание, которое не соответствует их проступкам.

А. Это сказано очень резко, но они же отбросы общества не по своей вине, они считаются отбросами общества

С. Ты все еще хочешь попасть на зону?

А. Ну вообще да, это интересно. Странно, да, звучит?

С. Да, парадоксально звучит, слегка мазохистский у тебя настрой.

А. Да нет, просто мне кажется, что у нас не принято об этом говорить вслух.

Ж. Ну, мне кажется, это такая большая часть населения или была или есть в тюрьме...

А. Как это говорят — половина сидят, половина охраняют.

С. Каждый третий бывал в местах не столь отдаленных. От тюрьмы до сумы… и т.д.

[перерыв]

С. Как ты хранишь фотографии? Не те, которые ты присылала, а вообще в семье? Есть ли какая-то культура просматривать старые фотографии?

А. Ну да, фотоальбомы старые есть, культуры их просматривания — нет. Ну, потому что зачем? Они хранятся как память. Но так, чтобы мы каждый год или в какой-то один день садились и пересматривали все — нет.

Ж. Может быть, иногда ты садишься и пересматриваешь?

А. Да, иногда. Мама — не знаю, но я иногда сажусь, пересматриваю мамины старые фотографии, то, что осталось от родственников, свои детские фотографии вспоминаю.

С. Они у тебя напечатаны?

А. Ну да, до того как появились цифровые фотоаппараты...

С. Это до какого возраста примерно?

А. Примерно лет до 12, наверное. Мы ездили в Карелию, когда мне было 12, и распечатывали фотографии, тогда мы их делали на цифровой фотоаппарат, а после этого уже все хранится в электронном виде.

С. Ты вообще много фотографируешь?

А. А что значит много? …Ну конечно, когда езжу в поездки, фотографирую чуть ли не каждый метр. А когда живу здесь, ну просто повседневная какая-то жизнь, редко. Может, если хожу в музеи или на выставки, что-то еще, — нет, я бы не сказала, что я много фотографирую.

С. Слушай, у меня родился классный вопрос — как ты относишься к селфи на Целине?

А. К селфи на Целине?

С. Да, у тебя есть хоть одна такая фотография?

А. Я вообще в принципе к селфи плохо отношусь.

Ж. Селфи-палки у тебя нет?

А. Естественно нет, а зачем? Я считаю, это максимально бесполезные фотографии с твоим лицом, как будто никто тебя не видел, как будто ты сам не можешь на себя в зеркало посмотреть.

С. А фотографии с тобой в экспедиции, я помню, ты говорила, что ты удивлялась, что Женя тебя фотографирует, не только у Жени есть твои фотографии, вообще много у кого, ты их не выкладывала?

А. Нет. А нет, есть одна фотография, где я на сене сижу, она прикольная. Просто прикольная фотография, типа вот сено, я на нем сижу. Это было — вот помните этот праздник?

Ж. Да-да-да, там у многих есть фотографии на сене.

А. Мне показалось, что это будет интересно, по крайней мере, мне самой было интересно фотографироваться на сене. В Москве просто нет сена.

Ж. А у тебя есть такое — я знаю, что у многих есть — если ты смотришь на фотографии не последнего времени, а старые, свои, фотографии из своего детства, то понимаешь, что твои воспоминания связаны с этими фотографиями, что ты мало помнишь того, что было вне этих фотографий. То есть, картинки из детства связаны с этими фотографиями, помнишь не картинку, а эту фотографию и уже через эту фотографию у тебя воспоминания появляются?

А. Ну да, да есть такое. Не в большинстве конечно, но… да.

Ж. А про целину есть внешние какие-то воспоминания или они тоже связаны с тем, что ты фотографировала? Или есть, допустим, сожаления о том, что ты что-то не сфотографировала, а есть только память об этом?

А. Сожалений от того, что я что-то не сфотографировала, наверное, нет, потому что телефон всегда был под рукой. А воспоминания, которые возникают просто…

С. Фотографии служат таким хранилищем воспоминаний визуальных?

А. Ну в основном да. А какие-то эмоции… я вот помню, как мы на кухне тогда сидели, было здорово. В общежитии. Как раз где я спальник открыла. Там муравьи еще были. Последняя деревня была.

С. В Адамовке?

А. Нет. Не в Адамовке. Где микроавтобус был и где эта женщина директор школы, помнишь?

С. Новоорск?

А. Наверное, я не знаю.

Ж. Где был памятник трактору и концерт?

А. Угу, с этим место очень много воспоминаний.

Ж. А у тебя есть фотографии, которые ироничные, ну такие, что ты думаешь — это что-то жалкое, с таким ощущением?

А. У-у, нет, таких нет. Я не делала фотографий, глядя на что-то и думая — Боже, какое это жалкое зрелище, я это сфотографирую, — нет, такого не было.

С. Если поедешь еще в экспедицию — ты бы что фотографировала?

А. Наверное, то же самое все. Ну то есть виды, которые мне хочется передать, виды, которые мне хочется запомнить, что-то, о чем я хочу вспомнить, глядя на фотографию. Или понимание того, что вот этого я больше не увижу, надо сфотографировать.

А. А вы друг у друга берете интервью?

С. Пока не брали. Но можно взять. [улыбаемся] Да, интервью — как ты относишься к этой идее?

А. Ну вот да, я думаю, это как дружеская беседа, где говорит только тот, у кого спрашивают. Приятно вспомнить ребят, с которыми мы были, то есть, вас, в экспедиции… воспоминания. Очень много сейчас, кстати, возникало воспоминаний параллельно. Ты задаешь вопросы, — у меня в голове не только ответы на них, но еще и ...

С. Картинки?

А. Образы, да. Как мы сидели, общались. Здорово, да, ну это здорово, что вы решили этим заняться. Интересно.

С. Как ты думаешь, что нам с этим делать?

А. Я не знаю, у вас же какая-то мысль была?

Ж. У нас была мысль?

А. Вы же не просто так решили разговаривать?

Ж. Ну почему, я просто так решила.

С. Нет, ну у меня была мысль...

А. Сознавайся!

С. Ну я уже забыл.

А. Молодец.

С. Ну, ладно.